Телефильм об Эрнесте Хемингуэе обрел популярность благодаря интересу к судьбе и личности его третьей жены. The New Times изучил эту необыкновенную биографию
Американский канал HBO выпустил байопик «Хемингуэй и Геллхорн», посвященный отношениям великого американского писателя с его третьей женой Мартой Геллхорн, в 2012 году. Снял телефильм Филип Кауфман, известный своей экранизацией романа Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», а также фильмами «Генри и Джун» и «Перо маркиза де Сада». Эрнест Хемингуэй, которого в фильме играет Клайв Оуэн, получился колоритной фигурой. Постоянно окруженный людьми, буйный, пьяный, порой вздорный, порой высокопарный и уж точно слишком жизнелюбивый для той трагической обстановки, в которой проходит больше половины фильма: гражданская война в Испании, потом Вторая мировая. Авторы определенно соскребли с Хэма хрестоматийный глянец, так что смотрится фильм очень живо. Однако главный интерес не только в Хемингуэе, но и в фигуре Марты Геллхорн, которую сыграла Николь Кидман.

Охота к перемене мест

Больше всего Геллхорн боялась остановиться. Она гналась за жизнью, событиями, войнами. Если она нам и была известна, то скорее как факт из биографии Хемингуэя, третья жена, с которой он сошелся во время событий в Испании, потом жил на Кубе, вместе с которой ездил в Китай встречаться с Чан Кайши и окончательно разошелся в конце Второй мировой. В фильме Хемингуэй кричит Геллхорн, что в будущем ее никто не вспомнит. Но на самом деле в американской и британской журналистике Марта Геллхорн – культовая фигура, первая женщина – военный корреспондент, чье творчество во многом определило развитие жанра.
Марта Геллхорн родилась в 1908 году в Сент-Луисе (а умерла сравнительно недавно, в 1998-м) в семье еврея и протестантки, представителей американского среднего класса. Отец – врач, эмигрировавший из Германии, мать – суфражистка и общественный деятель. Марту воспитывали, не обращая внимания на то, что она девочка. В семье было запрещено пересказывать слухи, говорить можно было только о пережитом на собственном опыте. Здесь корни не только ее будущей журналистской профессии, но страсти всей ее жизни – знать не понаслышке, пережить, увидеть своими глазами. «Даже когда я недовольна тем, что написала, я страшно довольна тем, что поняла», – говорила Геллхорн.
В начале телефильма она кажется самоуверенной, но пока еще не нашедшей себя дебютанткой на журналистской и политической сцене. Однако до того как она в 1936-м познакомилась с Хемингуэем в баре в Ки-Уэсте, на побережье Атлантики, она много что успела: освещала работу Лиги Наций, проехала через всю Америку и писала репортажи, тайком пробралась в Мексику и писала о Диего Ривере и Эйзенштейне, поработала в Vogue, вышла замуж за французского политического журналиста, философа и социолога Бертрана де Жувенеля, выпустила прославивший ее сборник рассказов о Великой депрессии «Беда, которую я видела» (The Trouble I’ve Seen).
Считается, что у Геллхорн было «женское» письмо, то есть стиль, сосредоточенный на поиске живой детали, конкретики, чуждающийся абстракций и чрезмерных обобщений. В фильме Геллхорн, приехав в осажденный Мадрид, никак не может нащупать нужную манеру и, рассматривая фотографии репортера Роберта Капы, говорит, что хочет писать так, как он снимает: «Вот женщина, спасаясь от бомб, выбежала с маленькой дочкой на улицу, но все равно надела на ребенка лучшее пальто, только пуговицы криво застегнула». Некоторые считают, что скупой стиль ее военных репортажей в Collier’s и The New Yorker повлиял на Хемингуэя.

Жить и писать

Марта Геллхорн не считала себя феминисткой. Ее поначалу даже не слишком шокировали мачистские выходки Хемингуэя, она списывала их на причуды гения. Но в фильме Геллхорн в определенном смысле больше мачо, чем он. Конечно, не внешне: Николь Кидман безупречно женственна в элегантных широких брюках. Реальная Геллхорн не была лицемеркой и всегда знала, что внешность – важный козырь. Но в фильме все время подчеркивается, как Геллхорн обгоняет Хемингуэя: умудряется его «перепить» в шутливом соревновании, не меньше его боится брачных уз, а главное, оказывается на шаг впереди в погоне за жизнью и острыми ощущениями. А именно это писатель сделал своим ремеслом – не просто писать, а жить. Особенно когда жизнь в отеле «Флорида» в обстреливаемом Мадриде кажется бесконечной вечеринкой для иностранных корреспондентов, среди которых мелькает Михаил Кольцов, скользкий и неприятный тип в меховой шапке. Сцены в Испании кажутся полными почти карикатурного угара. Но именно так Геллхорн описывает эту атмосферу в дневниках: ощущение грядущего апокалипсиса и того, что всех вот-вот убьют.

Беглянка

После поражения антифашистов в Испании Геллхорн и Хемингуэй уехали на Кубу. Там оба пишут. Он – «По ком звонит колокол», она – роман-аллегорию о том, как мир предал Испанию. По неудачному стечению обстоятельств в жизни Хемингуэя как раз начался период ухода в себя, а Геллхорн была не готова отказаться от мира и замкнуться в семейной жизни. Она сбежала сначала на финскую войну, потом на Вторую мировую, чтобы освещать высадку союзников в Нормандии и одной из первых своими глазами увидеть концлагерь Дахау. Хемингуэй предпочел играть брошенного мужа, еще больше погрузившись в выпивку и дебоши с друзьями. На войну он все-таки попал, но вскоре они с Геллхорн разошлись.
Хемингуэй не был исключением. В отношениях со всеми мужчинами у нее повторялся один и тот же паттерн. Они ее обожали, без этого обожания она чувствовала себя одинокой, но одновременно оно давило на нее. «Я чувствую в себе достаточно всего, чтобы наполнить мою жизнь», – писала она. Мужчины после отношений с ней чувствовали себя разбитыми. Только Жувенель философски смирился со своей ролью, тонко заметив, что, когда она с ним, мир кажется ей таким ограниченным – и таким безграничным, когда она одна.
Она всегда презирала журналистов-путешественников, ездящих по миру от безделья, как противоположность военным журналистам

Снова на войне

После Второй мировой Геллхорн не знала, что с собой делать. Она действительно не привыкла к мирной жизни. Не знала, о чем писать. Журналистика как будто закончилась, литература не выходила, потому что она не умела придумывать, а умела только наблюдать, переживать и описывать. Геллхорн даже начала писать в Good Housekeeping и Evening Standard о светской элите, хотя всегда презирала журналистов-путешественников, ездящих по миру от безделья, как противоположность военным журналистам. Но в 1966-м, когда ей было уже 58 лет, она поехала освещать войну во Вьетнаме. Британская Guardian предложила ей рассказать о судьбе гражданского населения, чем тогда еще никто не интересовался. И она стала писать о том, о чем умела писать всегда – о людях, колеся по больницам, лагерям беженцев, разбомбленным деревням и демонстрируя, как официальные благие намерения расходятся с действительностью. Потом были еще Сальвадор и Никарагуа.
Всю свою жизнь Марта Геллхорн искала компромисс между внутренним и внешним, обществом и одиночеством, дорогой и домашним очагом. Как журналист, она никогда не входила в официальные пулы и была «вольным стрелком», без аккредитаций и разрешений пробиралась туда, где должен быть журналист, – в самую гущу событий…